Павел дрожащими руками поднял стопку с водой, куда Светка накапала валерьянки. Стекло предательски стучало по зубам, а противная дрожь не отпускала. Он плюхнулся на табуретку и схватился за сердце.

Светка, как квочка, суетилась рядом, гневно зыркая на Ивана, стоящего здесь же, в маленькой тесной кухне.

– Ты доиграешься, сучонок… – Павел все никак не мог успокоиться, но уже не кричал на сына, а лишь зло выплевывал из себя отрывистые фразы.

Иван стоял молча, высоко подняв гордый подбородок. Широкоплечий, крепкий и упертый, как бык. “Вырастил на свою голову…” – подумал Павел. И это же пробормотал вслух. Мысли не слушались. В голове шумело. “Бандеровец проклятый!”

– Не буду я служить в рашке. Не буду и все. Можешь меня убить. – Иван не собирался сдаваться. – Я уезжаю в Киев.

– Да черта с два ты поедешь в Киев!!! – снова взорвался Павел, попытался вскочить, но Светка силой заставила его сесть обратно.

– Ну где ты этого нахватался, скажи? Сыночек! А?.. – она искренне не понимала, как мог вырасти бандеровцем сын потомственного крымского военного. – Твой дед в гробу бы перевернулся. А что ты с отцом сделал, посмотри?..

– Я. Не буду. Служить. В России. – Иван чеканил каждое слово. – Я ее ненавижу!

Он повернулся к окну, сложив руки на груди. За окном из кустарника торчала чья-то задница. Ничуть не стесняясь, прохожий справлял нужду. С высоты второго этажа отчетливо была видна лысина и выцветшая ветровка в цветах, похожих на триколор. Вот из-за таких понаехов Ивану было тесно в некогда любимом Крыму, где все теперь было не так. Каждая услышанная фраза, каждая надпись, каждое новое, чужое правило неистово давило на грудь, от чего перехватывало дыхание и будто каленым железом выжигалась на сердце надпись “ненавижу”.

– Меня друзья ждут, в Киеве. Приеду – дам знать, как устроился. Это дело решенное.

Светка вертела в руках пустую граненую стопку. Подумав, налила воды и накапала валерьянки. Выпила залпом. Тихий, нечеткий голос внутри подсказывал, что сын вырос, он давно не ребенок, и что насильно в Крыму они его не удержат. Павел же сидел, наклонив голову, и размышлял. Сегодня что-то разбилось на полке, где так уютно годами стояли его убеждения, припорошенные пылью. Будто в старом советском серванте, казалось, готовые стоять вечно – “за Родину”, “честь”, “Слава”, “СССР”. Хотя, если копнуть глубже, он и сам в них не верил, лишь продолжая хранить их в сознании, по старой привычке, боясь, что кто-то неосторожным взмахом снесет все это к чертовой матери, и у него, Павла, ничего больше не останется…