Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую киевскую ночь с её одинокой звездою. Высшее существо, важный Вовкин благотворитель сидел в кресле,

а зелёный пёс, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От непереобувшихся порохоботов пёс по утрам ещё страдал головными болями, которые мучили его кольцом по головному шву. Но от тепла, создаваемого трением рейтингов о тщеславие, к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и тёплые.

«Так свезло мне, так свезло, – думал он, задрёмывая, – просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой Украине. Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживёт. Нам на это нечего смотреть».

* * *

В отделении глухо позвякивали склянки. Тяпнутые убирали подставку под трибуну. В Харькове строили новую палатку. На Востоке солдаты предвкушали "припинення вогню" и шукали в УК статью, по которой они сядут.

Седой же, кудрявый волшебник сидел и напевал:

– «К берегам священным Нила…»