Самое неотвратимое в больницах совкового формата- это вареные в молоке макаронные изделия мягких сортов хрен пойми чего, вероятнее всего репяха полевого, сложноцветного.

Макароны эти в принципе не стоит варить. Они прекрасны в картинах младшеклассников, когда задали любимую учительницу сваять из подручных средств, но питаться этим нельзя. Особенно нельзя этим питаться, когда у тебя все болит, а мир состоит из жары, чешущегося подгипсовья и мерзких здоровых людишек вокруг.

Причем, вы же должны понимать, что гений, придумавший сварить из молока и макарон мутноватую жижу- он садист, мизантроп и откровенный вредитель. В этой мерзости отвратительно всё: эти разлезшиеся комки теста, сероватая слизь по периметру тарелки, запах ведра, в котором плохо вымыли позавчерашнюю тряпку.

Вертись ты в гробу, утырок, придумавший кормить ЭТИМ людей в 21-м веке.

Причем эта моя история с макаронной жижей длится уже 30 лет.

Ею меня кормили, когда я впервые поссорилась со своей левой рукой, лет в 11. Я лежала в коридоре, на раскладушке и мне раз в день меряли температуру. А по ночам раскладушка самопроизвольно складывалась и мы с моей сокамерницей, загипсованной от уха и до бедра, ставили её обратно в мерцающем, тусклом свете пустого коридора. Мариупольские дети рано понимают, что никто не поможет поставить раскладушку, которая ёбнулась под тобой насовсем.

Потом была жижа в Донецкой больнице №17, где моей беременной тушкой заняли койкоместо и ниипёт. Там тоже возили на тележке огромную щербатую кастрюлю с клейкой жижей и, всунув равнодушное жало в палату, жижовоз вопрошал: «Завтракать будете?». Но ни одна беременная онажемать не польстиласть на унылую жижу, которая ворочалась в кастрюле и была откровенно враждебна всему прекрасному и живому в этом мире.

В ней несомненно было всё, чтоб повысить наш гемоглобин, выровнять растяжки и насытить наших детей витаминами на 10 лет авансом. Это была экологически чистая жижа, без ГМО, но её никто не любил, такую склизкую и некрасивую.

Девочки подросли и забыли.

Жижа постарела, но не простила.

И теперь вот, по прошествии стольких лет, первым меня встретил в больничке запах макаронной жижи. Неотвратимый как пиздец.

Пройдут века. Исчезнут пирамиды. Кометы растрепят свои хвосты о шершавый пыльный космос. И только серая жижа будет всегда.

Когда-нибудь санитарка с равнодушным мятым лицом устанет возить эту дрянь по палатам и выплеснет её под куст. И жижа восстанет. И пойдет по свету, сея ужас, роняя капли питательной, витаминной слизи. Неся разрушенья и тоску.